Мнения: Маринэ Восканян: Посткрымские ожидания

18 марта исполняется два года с того дня, когда Крым вошел в состав России. Это событие уже стало одним из важнейших моментов российской истории – но не потому, что изменились территориальные границы России. Случаев, когда в мире менялись границы государств, не сосчитать. «Присоединение Крыма задало крайне высокую планку ожиданий народа от власти»

Вся история человечества только и состояла из бесконечного изменения границ, возникновения и исчезновения государств. Безусловно, присоединение Крыма полностью изменило геополитический статус постсоветской России, и в основном вокруг этого факта и строятся сегодня оценки этого события, как в России, так и в мире. Но за пределами самой России мало кто может понять, что Крым и «русская весна» в целом дали людям с точки зрения мироощущения и самоидентификации. Впервые за много лет, вероятно, впервые с момента распада СССР (а скорее всего, точку отсчета можно отодвинуть куда дальше – поздний СССР уже далеко не у всех своих граждан вызывал чувство исторической сопричастности), общество смогло найти для себя ответ на вопрос: «Кто мы?». С Крымом как географическим объектом это не связано вообще. Здесь нужно четко различать: Крым – это вовсе не тот случай, когда имеется спорная территория, борьба за нее длится годами и становится частью менталитета нации. Многие ли в России десятилетиями мечтали о возврате Крыма? В большинстве своем еще года три назад о нем вообще вспоминали лишь в контексте отпуска на черноморском побережье. С другой стороны, если представить фантастическую ситуацию, когда в состав России вошло бы, например, при каких-то аналогичных обстоятельствах Приднестровье, возник бы в обществе в этом случае некий «приднестровский консенсус»? И да, и нет.

Общество смогло найти для себя ответ на вопрос: «Кто мы?» (фото: Макс Ветров/NewsRbk.ru Новости)

То есть возник бы с точки зрения поддержки людей, считающих себя частью Русского мира. Но приобрело бы это такие же экзистенциальные масштабы, как с Крымом, или нет, сильно зависело бы от того, кто был бы в этой ситуации противником. Но прежде чем говорить о крымском консенсусе и его сегодняшней судьбе, имеет смысл немного вернуться назад. Чем были 2000-е годы для России? Для населения это было время, когда остались позади безумные 1990-е. С материальной точки зрения миллионы россиян стали жить лучше, отрицать это невозможно. Да, не надо идеализировать достижения России в этот период – средства, полученные от высоких нефтяных цен, не были использованы для модернизации экономики, не была проведена реиндустриализация страны, много где продолжалось просто проедание советского наследства. Однако жизнь в 1990-е и 2000-е просто несравнима. И не только в материальном смысле – в стране закончился хаос, появилась та самая стабильность, которая так редко посещает Россию. Но если мы посмотрим на идейно-мировоззренческое наполнение этого периода, то увидим, что, в отличие от кошельков, эти лакуны ничем не заполнились. Возможность заработать денег и жить в более-менее предсказуемой внешней среде – это хорошо, но недостаточно.

38b

Фото

Сообщение о том, что референдум о статусе Крыма состоялся, было встречено ликованием жителей Симферополя

971

Когда целью развития было провозглашено благополучие среднего класса (а было и такое), это было, как ни странно, проявлением глубочайшего тупика. По сути, это был перепев вечной песни либеральной интеллигенции о «нормальной стране», с хорошими дорогами, вежливыми чиновниками и главное, без каких-либо идеологических или, не приведи бог, имперских амбиций. Казалось бы, ну что в этом плохого? И вроде бы к тому все и шло. Вспомните то время середины 2000-х, когда аполитичность населения была просто полной. У московской интеллигенции, которая потом полюбила ходить на Болотную или как минимум морально сочувствовать, была в ходу шутка: «А кто такой Путин?», мол, не знаем такого, нам не до этого. Социологи рассказывали, что тема политики вызывает такое отторжение, что люди вообще не хотят о ней говорить. Все были заняты самореализацией, зарабатыванием денег, привыкали ездить за рубеж и чувствовать себя там как при поездке в соседний район – это неважно, в Анталию ли ездили или в Лондон, главное, что это становилось чем-то обыденным. На политическом поле доминировала ЕР все с тем же лозунгом стабильности «за все хорошее против всего плохого». И всем это было абсолютно безразлично, поскольку не мешало ничему, фрондировавшие могли проголосовать за КПРФ или «Яблоко». Столичные клерки маялись, чем бы заняться, когда деньги есть, но как-то маловато драйва. Стало модно увлекаться чем-нибудь экстремальным, а Сергей Минаев написал знаковую книжку Духless, которую слишком поздно экранизировали, как раз к тому моменту, когда стало ясно, что вопрос бессмысленности благополучной жизни уже неактуален – она кончилась. Внешний мир до какого-то момента благоволил. Особенно во время президентства Дмитрия Анатольевича Медведева. Но лишь на внешнем уровне – русских туристов скорее приветствовали, на российский рынок западные фирмы работать приходили. Геополитические же задачи отрывать от России постсоветское пространство выполнялись, так сказать, в штатном режиме. По принципу, что не Москву же об этом спрашивать, тем более что она ничего в ответ не делает. Критиковать за недостаточное развитие демократии тоже не переставали. После событий в Осетии 2008 года и особенно возвращения в 2012 году в Кремль Путина все встало на свои места – на Россию началось целенаправленное давление, в западных медиа разверзлись потоки русофобии.

1f1

Как будет выглядеть Керченский мост

e7e

На этом фоне вектор аполитичности населения и рефрен стабильного развития без всякой идеологии у власти стали меняться – власть начала кооптировать консервативные посылы, которые ранее циркулировали лишь в среде патриотической оппозиции. Население отвлеклось от шопинга и телевизора и стало определяться, за «болотных» оно или за «государственников». Но это самоопределение казалось делом совершенно внутрироссийским. В отличие от последующих через пару лет украинских событий оно не позволяло определить свое место в мире и не раскалывало общество по-настоящему (хотя тогда казалось именно так). Участники болотных митингов и их противники спокойно могли вместе выпить, обсудить свои разногласия на предмет, должен ли Путин уйти из Кремля, разругаться и посчитать себя теперь врагами. Точнее, один другого посчитал бы оболваненным кремлевской пропагандой, а тот своего оппонента соответственно – недалекой жертвой либеральных идей, не понимающей, к чему они ведут. А потом случился Крым и «русская весна». Как мы понимаем из дня сегодняшнего, все эти либерально-патриотические разногласия того периода были просто светской беседой по сравнению с обсуждением вопроса: «Есть ли фашизм на Украине» или «Виноваты ли сами жертвы 2 мая в том, что их сожгли?». В случае с украинским национализмом и его действиями на Украине возник водораздел, где никакого диалога быть уже не может. Ответ на вопрос «Кто мы?» и «За что мы?» в России общество смогло сформулировать потому, что предельно ясно увидело, кто находится на противоположной стороне. С моей точки зрения, ключевую роль в отношении россиян к постмайданной Украине сыграл тот факт, что новая украинская идеология в качестве своих исторических символов избрала Бандеру и ОУН-УПА*, которые в глазах российского населения однозначно являются пособниками нацистов. Сторонники «исторической объективности» могут много говорить о том, что это все было в контексте национальной борьбы, но, как и в случае с российскими коллаборационистами-власовцами, народное сознание никаких оправданий никому не даст. Более того, если мы спросим, к кому россияне относятся хуже – к ветеранам ОУН-УПА (и их прибалтийским «коллегам») или к бывшим солдатам Вермахта – к немцам будет куда меньше ненависти, потому что Германия эту страницу своей истории не прославляет, а напротив, считает ее позорной и стремится доказать, что такое никогда не будет возможно снова. Впрочем, тот факт, что и Европа и Германия спокойно закрывают глаза на все, что происходит в Киеве последние два года, сильно подорвал имидж Европы в России, если не сказать жестче – обнулил. Те, кто поддерживают или якобы не замечают националистические «перегибы» украинской власти, ставят себя с ней на одну доску. Что тоже сыграло в формировании «крымского консенсуса» важную роль. Стало вполне ясно, что друзей и партнеров на Западе не просто нет, если кто-то еще в этом сомневался, а что в своем противостоянии с Россией те, кто определяет западную политику, готовы дойти до предельной степени цинизма – чего, может быть, не все ожидали. По крайней мере, еще пару лет назад в соцопросах россияне европейцев, в отличие от США, действительно маркировали как просто соседей и деловых партнеров. Но если бы отмежевание от России шло на Украине исключительно с мотивом «европейского выбора», такой кристаллизации выбора для русских бы не произошло. Другое дело, что без использования радикальных националистов и неонацистов киевский режим прийти к власти просто не смог бы.

b0a

Символически он вобрал в себя именно ту энергию животной ненависти ко всему русскому и советскому, которая у россиян пробудила в ответ пласты исторической памяти такой ж ...