Вечером в Москве: 
Что почитать: рекомендует историк литературы Михаил Эдельштейн
Каждый четверг в нашей рубрике «Что почитать» интересные люди делятся своими впечатлениями от книг, прочитанных в последнее время. На этой неделе Михаил Эдельштейн — историк литературы, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник факультета журналистики МГУ.Первая книга, которую я рекомендовал бы прочесть, — «Исаак Бабель. Жизнеописание». Ее написали в соавторстве Елена Погорельская и Стив Левин. Надо сказать, что это первая столь полная биография Бабеля, предыдущие попытки были скорее неудачны. Авторы выбрали очень, я бы сказал, бережный подход к решению очень непростой задачи. В предисловии они перечисляют те трудности, с которыми сталкиваются биографы Бабеля.
Первая состоит в том, что Бабель был склонен к мистификации. Он любил рассказывать о себе анекдоты и превращать свою жизнь в легенду.
Со второй проблемой сталкиваются все, кто работает с биографиями людей, живших в СССР в 20-30-е годы. Мы знаем, что человек говорил, но часто не знаем, что он на самом деле думал. То есть существуют официальные речи, записи разговоров в дружеском кругу, сделанные стукачами, противоречивые воспоминания современников, протоколы допросов. Но грань между тем, когда советский человек говорит искренне, а когда с расчетом на то, что его могут услышать посторонние, очень тонка и не всегда ясна даже самому говорящему.
Ну и наконец, во время ареста в 1939 году пропал весь архив писателя. Он так и не был найден, и скорее всего уже не будет. Учитывая помянутую склонность Бабеля к мистификациям, мы не знаем, над чем он работал в 30-е годы, где в его рассказах того времени о творческих планах правда, а где вымысел.
Поэтому мне кажется, что тот подход, который выбрали Погорельская и Левин, совершенно правильный. Они работают очень аккуратно, их книга жанрово тяготеет к хронике жизни и творчества. Они приводят разные свидетельства о жизни Бабеля, сталкивают их, но не всегда пытаются разрешить противоречия, которые из этих свидетельств вырастают. Авторы зачастую отказываются от концептуальности для того, чтобы максимально полно представить материал, и дают читателю свободу выбора между различными данными. В этом большое достоинство биографии Бабеля, написанной Погорельской и Левиным.
Вторая книга, на которую стоит обратить внимание, — «Дело Бронникова» Полины Вахтиной, Натальи Громовой и Татьяны Поздняковой. Книга основана на материалах многотомного следственного дела 1932 года, которое вело ленинградское ОГПУ. Фигурантами дела стали участники «фашистских молодежных кружков», по классификации следствия, а на самом деле посетители совершенно невинных «квартирников», где люди собирались, чтобы обсудить новинки кинематографа или почитать друг другу переводы сонетов Эредиа.
В этом деле фигурировали разные люди: от знаменитого переводчика Михаила Лозинского, будущего лауреата Сталинской премии, до совершенно неизвестных молодых литераторов, от которых не осталось ни одной строчки. Но меня больше всего занимает Николай Шульговский. В свое время я писал о нем, публиковал его письма к Василию Розанову, но не знал об этом деле и с трудом нашел косвенные сведения о смерти Шульговского в заключении.
Шульговский — не слишком удачливый поэт и стиховед, юрист по образованию. Это довольно комическая фигура. Например, он писал письма собирателям писательских биографий и прикладывал к ним свою фотографию с пометкой, что это то единственное фото, которое он разрешает печатать при будущем полном собрании его сочинений.
Однако в книге «Дело Бронникова» Шульговский неожиданно предстает перед нами как фигура героическая. Он был единственным человеком, который на допросах открыто признавал себя «убежденным врагом» советской власти. Он сожалел, что в силу возраста и болезней не способен бороться с новым строем более деятельно. Он гордился, что какие-то его знакомые дезертировали из Красной армии и стали эмигрантами. И это, конечно, совершенно нетипичная тактика поведения на допросе — не пытаться выгородить себя, умалить свою «вину», понравиться следователю.
То есть он оказался таким грэм-гриновским персонажем. В романе Грина «Комедианты» был такой мистер Джонс, который ехал на Гаити свергать диктатуру и выдавал себя за профессионального наемника. Потом выясняется, что он никогда не воевал. Но в финале романа Джонс действительно погибает в бою — внушил себе и другим, что он герой, и погиб как герой. Шульговский оказался таким вот мистером Джонсом русской литературы.
У Дмитрия Быкова когда-то была мысль, что пижон плохо пишет, но красиво умирает, потому что его очень волнует, как он выглядит со стороны. Это, видимо, тот самый случай.
Грандиозный проект — переиздание «Писем к ближним» Михаила Меньшикова — затеял петербургский журналист и историк Дмитрий Жаворонков. Меньшиков — один из ведущих русских журналистов начала 20 века. С 1902 года и до революции он вел в крупнейшей русской консервативной газете «Новое время» рубрику под названием «Письма к ближним». Потом эти статьи собирались в сборники и выходили отдельными изданиями. И вот теперь все это переиздается: 16 лет — 16 толстенных томов. Пока вышли два.
Мастерство журналиста состоит в том, чтобы играть со своей аудиторией в поддавки, не показывая этого; выражать мысли «среднего читателя», но так, чтобы тот верил, что журналист находится на шаг впереди. В этом смысле Меньшиков был идеальным журналистом (сейчас его, наверное, назвали бы колумнистом): обывательство и философия в его текстах всегда смешаны в надлежащих пропорциях.
Как любой регулярно пишущий журналист, Меньшиков высказывался по самым разным поводам. Но мне он интересен в первую очередь как классик русского антисемитизма. В антисемитизме Меньшикова, в отличие, скажем, от его современника Павла Флоренского, не было ничего мистического или религиозного (религиозный элемент в текстах Меньшикова вообще занимает место вполне незначительное). Он был биологизатором, понимавшим нации как органические единства, наподобие природных объектов (тип мышления, характерный для той эпохи). Отсюда вся система его метафор и сравнений. Государство должно быть мононациональным, инородцы для национального тела — вирус или лиана, паразитирующая на вековых деревьях и губящая их. Причем инородец любой — чайнатаун так же вреден для Лондона, как черта оседлости для России. Отсюда сионистские симпатии Меньшикова — если евреи уедут хоть в Палестину, хоть в Уганду и образуют там национальное государство, они превратятся из народа-паразита в нормальную нацию.
На самом деле в текстах Меньшикова, в том числе по национальному вопросу, много любопытного. В полном соответствии со своим идеалом мононационального государства он был, по сути, чуть завуалированным антиимперцем. Русские, по его мнению, должны учиться национализму у других народов (сам Меньшиков был германофилом, что видно и по его газетным текстам, и в еще большей степени по сохранившимся дневникам). Занятны ...
)
){kind=avatar}
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
)
Ошибка в тексте? Выделите её мышкой и нажмите: Ctrl + Enter
|
Выделите любой фрагмент прямо в тексте статьи и нажмите Ctrl+Insert
Мы весьма признательны всем, кто использует наши тексты в блогах и форумах. Пожалуйста, уважайте труд журналистов: не перепечатывайте в блогах статьи целиком (они всегда доступны по этому адресу), не забывайте ставить ссылки на полный текст на нашем сайте.
|
||||
